Наука, религия, общество в динамике современного мира
(тезисы доклада, прочитанного 21 февраля 2024 г. в Институте мировой экономики и международных отношений Академии наук Российской Федерации)
Евгений Б. Рашковский
Речь в докладе — о сложной и многозначной связи двух несхожих областей символического опыта и творчества человека — Науки и Религии — и о влиянии этой связи на общественно-политический ландшафт и динамику нынешнего мира как в глобальных, так и в региональных и локальных его измерениях.
I. К методологии доклада. Сама материя избранной нами проблемы требует междисциплинарного подхода, в котором парадоксальным образом сходятся элементы политической экономии и философской антропологии, науковедения и религиоведения, политологии и историографии. Сама уникальная проблематика современного мира и современных глобальных исследований подсказывает такого рода усложненный подход.
II. Так или иначе, от корректного понимания проблемы зависят приоритеты в современных системах национально-государственного строительства и международного сотрудничества, а с ними — и аккультурация и социализация не только мигрантских масс, но и масс «коренного / титульного» населения современных обществ. Это касается как обществ высокоразвитых, так и тех, которых нынешний политический лексикон относит к числу «развивающихся», но также и тех, которые несут в себе черты явной социальной и культурной деградации. И не случайно в современной мысли и литературе, в частности, и в отечественной, так остро ставится вопрос о нынешней массовой архаизации и варваризации. Здесь уже явно недостаточно прежних культурфилософских или социологических теорий «массового общества» («восстание масс», «одинокая толпа» и проч.). Дело в том, что современные общества утрачивают былую способность худо-бедно, но упорядочивать рассогласованность своих социо-экономических, духовных, интеллектуальных, субкультурных, этнических, религиозных и иных предпосылок. Ту вопиющую (если угодно, «пост-модернистскую») рассогласованность, которая была неведома прежним, стремившимся к нивелировке и единообразию «массовым обществам» индустриальной эпохи.
III. Наука и Религия — обе эти не разменивающиеся одна в другую творческие области — каждая на свой лад — акцентируют некую сквозную проблему человеческой жизни и культуры: проблема статуса человека в Универсуме. Наука (в целом) стремится акцентировать эту проблему на путях рационального критического мышления, по возможности, связанного с экспериментальной базой, тогда как Религия — посредством благоговейных и образно оформленных медитаций о смыслах Вселенной и Человека. В терминах Макса Шелера, общая забота и общий интерес обеих областей человеческого духа — “die Stellung des Menschen ins Kosmos”.
Короче: в основе занятий Науки — наблюдаемые процессы, в основе религиозных практик — переживаемые человеческие смыслы.
(Замечу в скобках, что в реальной жизни эта дистинкция не абсолютна: за трудами ученого нередко может стоять религиозное одушевление [На профессиональном жаргоне науковедов это одушевление именуется «элементом мотивационной структуры научной деятельности»], тогда как религиозная мысль исстари привлекала для своего развития мощный аппарат гуманитарных наук, а ныне — био-медицинских и компьютерных исследований. Однако принципиальное теоретическое различение всё же необходимо).
И всё же продолжаю настаивать: важно иметь в виду, что и Наука и Религия принадлежат одной, хотя и по-разному акцентированной большой области человеческого символизма (или, согласно трудам Якова Голосовкера, человеческой имагинации). И хотя обе они метафоричны и отчасти пересекаются одна с другой, — в первом случае господствует понятийный, а во втором — образный символизм. И обе формы символизма не могут обойтись без богатства обычного языка…
Возвращаюсь к методологической преамбуле доклада. Всемирно признанные труды В. И. Вернадского о взаимосвязи космоисторических и социо-гуманитарных исследований, отчасти устаревшие в своей фактологической базе, всё же сохраняют для нас непреложную эвристическую ценность.
***
IV. Характерная и притом драматичная черта нашей эпохи — расширительная и посредующая роль технологии (прежде всего — технологий массовой коммуникации) между двумя этими областями «символических описаний» (термин о. Павла Флоренского). И в этом плане гегельяно-марксистская категория отчуждения работает в полную мощь. Хотя и влияние современных технологий, прежде всего электронных, нельзя сводить к однозначным трактовкам.
Действительно, эпоха цифровых технологий несет в себе несомненные черты интеллектуального прогресса, касающегося не только современных знаний (и Sciences, и Humanities). Отчасти этот прогресс касается и религиозной сферы, В этом последнем случае можно говорить о большей информированности, бóльших возможностях общения, о новых космологических, исторических и психологических познаниях, о новых горизонтах исследования базовых религиозных и общекультурных текстов и наследий
Однако же — если рассуждать в плане политологическом — нельзя не отметить связанного с тенденциями технологического отчуждения научных знаний, духовных ценностей и понятий тенденций развития правопопулистских течений и диктатур в Старом и Новом Свете.
Вопрос о технологическом отчуждении занимает особое место в понимании важнейших тенденций и событий современной жизни и политики.
V. И здесь небесполезно, на мой взгляд, обратиться к еще одной стороне не вполне освоенного марксова теоретического наследия — к фрагментарному, но убедительному учению о фетишизме.
Исследование Марксом экономических основ капиталистических обществ привело его непосредственно к концепции «товарного фетишизма». Исследуя же природу традиционных («азиатских») обществ, Маркс косвенно подошел к идее фетишизма идеологического и информационного. Работая над востоковедными сюжетами, Маркс как бы ненароком предсказал и судьбы идеологического отчуждения в будущих тоталитарных обществах индустриальной эпохи (с их сочетанием грубого материализма и извращенной, взвинченной сакральности). Единственные серьезные заделы в разработке этой проблемы — одновременно востоковедной и науковедческой — труды Карла Августа Виттфогеля и Харольда Дорна.
А нынешний мир вступил в полосу фетишизма технологического — этого побочного продукта современного пост-классического научного знания и связанных с ним информационных технологий. На уровнях массового сознания эта новейшая форма отчуждения знаменует собой упадок рефлексии и насаждение и насаждение упрощенного, «клипового» мышления, а через него — и новых форм нетерпимости и тенденций вящей архаизации человеческого сознания. Новых форм упростительной политизации духовных ценностей и понятий.
Так что цифровые технологии способны и обогащать эвристические возможности познания (и научного, и религиозного), но также и взращивать вспышки мракобесия и ксенофобии, когда человеческие группы и массивы замыкаются, по выражению польских социологов, в «цифровых гетто».
VI. Итак, современный «диполь» научного и религиозного мышления, действующий в живом и усложненном контексте глобальных человеческих взаимодействий и открытий, определяет многие противоречивые черты современной мысли, культуры и общественной практики. Равно как и внутренние противоречия самóй нашей свободы.
* * *
VII. Некоторые выводы из предложенного выше теоретического дискурса.
— Расширяя пространства нынешнего открытого мира, «цифровая эпоха» одновременно создает предпосылки для субкультурного и духовного обособления и самозамыкания отдельных человеческих массивов на уровнях локальных, региональных и глобальных;
— расширяя свободу общения между людьми, она создает новые предпосылки для духовных, политических и социально-экономических манипуляций, а подчас — и прямого развращения;
— вся эта ситуация создает предпосылки новой и подчас возрастающей ответственности интеллектуалов перед общим состоянием мысли и духовности (а, стало быть, и социальности) в современном мире;
— а уж если говорить об отношениях интеллектуального план, эта ситуация касается и сложных проблем взаимодействия научных и религиозных понятий и ценностей. Понятий и ценностей несводимых, но, тем не менее, взаимосвязанных и нуждающихся друг в друге. Ибо оба круга понятий и ценностей, связанных со стремлением осмыслить человека-во-Вселенной (преимущественный интерес Науки) и Вселенную-в-человеке (преимущественный интерес Религии), находятся в состоянии многозначной дополнительности. Дополнительности, столь противоречивой, но в конечном итоге — творческой.
В плане же общественно-политическом, все эти смысловые коллизии подсказывают необходимость развития современных форм культуры гуманизма и толерантности; но эти же коллизии могут оказываться предпосылками грубого популизма, когда сострадание обиженным мира сего может легко перерастать в заискивание перед разнородными людскими толпами, на каковую опасность указывали еще на исходе позапрошлого века Вл. Соловьев или лорд Актон.
* * *
Основные работы автора по теме доклада:
— Философия науки, науковедение и мир культуры // Вопросы философии. М., 2014. № 7. С. 68–80.
— Гуманитарная глобалистика. Из трудов последних лет. М.: Издатель А.В. Воробьев, 2022. 240 с.
— Феноменология свободы. Из истории мысли. М.: Издатель А.В. Воробьев, 2022. 332 с., илл.
— Лабиринты интеллектуальной свободы: наука, религия и общество в современной мировой прессе // Вопросы философии. М., 2023. № 10. С. 198–208.
Ноябрь 2023 — январь 2024